На скамейке маленького заброшенного сквера бок о бок со мной сидел человек.
Этот человек сразу обратил на себя мое праздное внимание, отчасти своей нелепой позой, отчасти же не менее нелепым и странным поведением... Он сидел, скорчившись, подняв колени в уровень с лицом и запрятав руки в карманы брюк. На одной ноге у него лежала развернутая книга, которую он читал, лениво водя по строкам полузакрытыми глазами. Дочитав страницу, он не переворачивал ее, а поднимал глаза кверху и начинал смотреть на маленькую, ползущую по небу тучку или переводил взгляд на металлическую решетку сквера.
Легкий весенний ветерок ласково налетал на нас, шевелил полы моего пальто, шевелил сухие прошлогодние листья у наших ног и переворачивал страницу книги моего зазевавшегося соседа.
Услышав шелест перевернутой страницы, сосед вновь опускал глаза на книгу и продолжал читать ее с благодушно-сонным видом.
Но, перевернув таким образом несколько страниц, ветерок превратился в ветер и, дунув на нас, свалил книгу с колен сидевшего около меня господина.
Господин скользнул равнодушным взглядом по валявшейся на дорожке книге и, закрыв глаза, задремал.
– Послушайте... Эй! Слушайте... у вас упала книга, – сказал я, дергая его за рукав.
Он открыл глаза и задумчиво посмотрел на книгу.
– Да. Упала.
– Так надо бы ее поднять!
Он обернулся ко мне, и в его сонных глазах засветилась хитрость.
– Не стоит вставать из-за этого... И вы сидите... Кто-нибудь другой поднимет.
– Да почему же? – удивился я.
В этот момент из-за поворота показалась женщина в платке, с корзинкой в руках. Поравнявшись с нами, она увидела книгу, инстинктивно наклонилась и сказала, поднимая ее:
– Книжечка, господа, упала!
После чего положила ее на скамейку и, недоумевающе посмотрев на нас, пошла дальше.
Мой сосед открыл сонные глаза и подмигнул мне:
– Видите! Говорил я вам.
– Неужели вам было трудно самому поднять книгу?
– А вы думаете – легко!
Я разговорился с ним.
Около меня сидел Лентяй, такой чистокровный и уверенный в своей правоте Лентяй, каких мне до сих пор не приходилось видывать.
– В сущности говоря, – жаловался он мне, – на человека взвалена в жизни масса работы! Он должен пить, есть, одеваться, умываться, а если он религиозный, то и молиться Богу... Я уже не говорю о том обидном факте, что это даже не считается работой. Вы подумайте! Кроме всего этого, он еще должен работать! Миленькая планета, черти бы ее разодрали по экватору надвое!
– Как же вы живете? – спросил я.
– Какая же это жизнь,– простонал он. – Это мучение.
Наморщив брови, он, с явным желанием ошеломить меня, сказал:
– Представьте себе: вчера я должен был ехать к портному заказывать костюм!
Так как я остался равнодушным, то он продолжал:
– Да... заказывать костюм! Чтоб он лопнул по всем швам! Выбирать материю, подкладку, снимать мерку...
Я не выразил ему никакого сочувствия.
– Поднимите, говорит, руки! Снимите пиджак... Не горбитесь, вытяните ногу! А? Как это вам нравится...
– Жизнь ваша ужасна! – серьезно сказал я. – Отчего бы вам не покончить ее самоубийством?
Он откровенно сказал:
– Я уже думал об этом... Но понимаете, такая возня с этими дурацкими крюками, веревками... А тут еще эти письма писать... поздравительные, или как их там, что ли... Повозился, повозился, так и бросил.
Он поднял глаза к небу и сказал:
– Ах, черт возьми! Солнце уже заходит... Не можете ли вы сказать мне, который час?
– Мои стоят, – сказал я, взглянув на часы.
– Э, чтоб она пропала, эта преподлая планетишка! Крутится, крутится, а чего – и сама не знает.
– Часы можно проверить в магазине напротив сквера, – посоветовал я.
– Можно, – сказал он, ласково посмотрев на меня.
Я встал.
– Я пойду, посмотрю.
– Ах, мне так совестно затруднять вас! – воскликнул он, не вынимая рук из карманов. – Может быть, подождем прохожего, спросим у него.
Возвратившись, я нашел его в той же позе.
– Без двадцати семь!
– Что вы говорите! Чтоб это бабье попалил небесный огонь!
– Какое бабье?
– Да мне нужно сейчас в Александровский сад.
– Прекрасно! – сказал я. – Я тоже собираюсь туда. Отправимтесь вместе.
Лентяй не обрадовался, а умоляюще посмотрел на меня.
– Ради Бога! Не могли ли бы вы оказать мне одну огромную услугу... Раз вы идете в Александровский сад, то это так кстати... А уж я вам потом чем-нибудь отплачу... Тоже схожу куда-нибудь... Или нет! лучше подарю очень забавную вещицу: китайский портабак... А?..
– Сделайте одолжение! – сконфузился я. – Я и так...
– Вот что... На третьей скамейке боковой аллеи будет сидеть барышня в сиреневой шляпе. Это – моя невеста. Я ее очень люблю, и мы назначили свидание друг другу...
– Так отчего же вам не пойти! – вскричал я, пораженный.
Он виновато улыбнулся.
– Я лучше здесь посижу. Знаете, придешь – расспросы разные, ласки... ухаживать за ней нужно, занимать разговором... Это страшно утомительно... чтоб они треснули, эти романы! А потом нужно провожать ее домой... Я уж лучше после когда-нибудь.
– Что же ей сказать? – угрюмо спросил я.
– Скажите, что я болен, что у меня температура... что доктора с ног сбились...
– А если она все-таки захочет видеть вас?
– Скажите, что у меня заразительная форма. Может быть, она испугается.
Пожав плечами, я протянул ему руку.
– До свиданья!
– Всего хорошего... Вот мой адрес... Очень буду рад, если зайдете! К невесте вы успеете как раз... теперь около семи часов.
Он вынул часы. Я воскликнул:
– Оказывается, у вас есть часы?!
– Да, – добродушно подтвердил он. – А что?
– Ничего... Прощайте!
***
Барышню я нашел в указанном месте.
Подойдя, раскланялся и вежливо сказал:
– Я от вашего жениха. Он болен и прийти не может!
– Как болен?! Да я его видела сегодня утром...
– Но сейчас он в опасном положении... У него... гм... температура.
– Какая температура?
– Такая, знаете... высокая! Что-то градусов сорок. Должен вам сообщить тяжелую весть: он лежит!
– Да он всегда лежит! Как только дома, так и лежит.
– Он страшно убивался, что не может вас видеть. Поставил себе термометр и говорит мне...
– Он поставил себе термометр? – строго спросила барышня.
– Да... знаете, Реомюра, такой никелиро...
– Сам поставил?
Я покраснел.
– Сам.
Она посмотрела мне в глаза.
– Зачем же вы лжете? Он сам никогда не мог бы сделать этого... Боже! Что это за человек? Нет, довольно! Передайте ему, чтобы он и на глаза мне не показывался!
– Если вы хотите ему насолить, то прикажите показываться вам на глаза три раза в день, – посоветовал я. – При его лени это лучший способ мщения.
Она рассмеялась.
– Ну, ладно. Скажите ему, чтобы он приехал завтра с утра. Мы поедем с ним по магазинам.
– Так его! – жестко проворчал я.
Расстались мы друзьями.
***
Я стал бывать у Лентяя, и между нами возникла какая-то странная дружба. При встречах я ругал его, на чем свет стоит, а он добродушно улыбался и говорил:
– Ну, бросьте... ну, стоит ли... ну, охота...
Вчера я зашел к Лентяю и застал его по обыкновению лежащим в кровати.
Около него валялась масса изорванной газетной бумаги и пальто, очевидно, снятое и брошенное на пол впопыхах, по возвращении с обычной прогулки в сквере.
Лентяй повернул ко мне голову и радостно сказал:
– А-а, это вы! Признаться, я уже жду вас с полчаса...
– А что случилось?
– Не можете ли вы оказать мне одну дружескую услугу?
– Пожалуйста!
– Нет, мне, право, совестно! Я так всегда затрудняю вас.
– Да говорите! Если это для меня возможно...
– Я знаю, это вас затруднит...
– Э, черт! Вы меня больше затрудняете вашими переговорами!.. Скажите, что вам нужно?
– Не могли ли бы вы дать мне зонтик, который стоит в углу в передней?
– Что это вы! Неужели на вас дождь каплет?
– Нет, но проклятый портсигар, чтоб ему лопнуть вдоль и поперек, завалился за кровать.
– Ну?
– А в зонтике есть ручка с крючком. Я зацеплю его и вытащу.
– Так лучше просто засунуть руку за кровать.
Он почтительно посмотрел на меня.
– Вы думаете?
Я достал ему портсигар и спросил:
– Что это за бумага валяется вокруг вас?
– Газетная. Дурак Петр, чтоб ему кипеть на вечном огне, забыл на кровати разостланную сегодняшнюю газету.
– Ну?
– А я пришел и лег сразу на кровать. Потом захотелось прочесть газету, да уж лень было вставать...
– Ну?
– Так я вот и обрывал ее по краям. Оторву кусочек, прочту и брошу. Очень, знаете ли, удобно. Только вот с фельетоном я немного сбился. Как раз на середке его лежу.
Я открыл рот, чтобы обрушиться на него градом упреков и брани, но в это время в открытое окно ворвался чей-то отчаянный пронзительный крик.
Мы оба вздрогнули, и я подскочил к окну.
На воде канала, находившегося в двадцати шагах от дома, барахтался какой-то темный предмет, испуская отчаянные крики... На почти безлюдном в это время берегу бестолково бегали какая-то женщина и мальчишка из лавочки... Они махали руками и что-то визжали.
– Человек тонет! – в ужасе обернулся я к Лентяю. Под ним будто пружина развернулась.
– Э, проклятый! – подбежал он к окну.– Конечно, тонет, чтоб его перерезало вечерним поездом!
И, сбросив пиджак, он камнем вывалился из окна. У Лентяя был такой вид, что, будь окно в третьем этаже, он вывалился бы из него так же поспешно. К счастью, квартира Лентяя была в первом этаже.
Помедлив минуту, я выпрыгнул вслед за ним и помчался к берегу.
Лентяй был уже в воде. Он плыл к барахтавшемуся человеку и кричал ему:
– Как можно меньше движений! Делайте как можно меньше движений!
Я уверен, что этот совет он давал просто из присущей ему лени.
Но сам Лентяй на этот раз обнаружил несвойственную ему энергию и сообразительность. Через пять минут мы уже вытаскивали на берег плачущего извозчика, который имел глупость упасть в канал, и моего Лентяя, – безмолвного, мокрого, как умирающая мышь.
Зубы у него были стиснуты и глаза закрыты.
Извозчик сидел на берегу и всхлипывал, а какой-то подошедший лавочник наклонился к лежащему Лентяю, пощупал его и сказал, снимая фуражку:
– Шабаш! Кончилась христианская душа!
– Как кончилась? – в смятении воскликнул я. – Не может быть! Он отойдет... Мы его спасем... Братцы! Помогите отнести его в квартиру... Он тут же живет... тут...
Мокрый извозчик, баба, лавочник и мальчишка подняли тело Лентяя и, предводительствуемые мною, с трудом внесли в его квартиру.
Вся компания взвалила его на кровать, дружно перекрестилась и тихонько на цыпочках вышла, оставив меня с телом одного.
Тело пошевелилось. На меня глянул хитрый глаз Лентяя:
– Ушли? – спросил он.
– Боже! Вы живы!! А я думал...
– Вы извините, что я вас затруднил. Мне просто не хотелось мокрому возвращаться на своих ногах, и я думаю: пусть это дурачье, чтоб их перевешали, понесет меня на руках. Я вас не затрудню одной просьбой?
– Что такое?
– Нажмите кнопку, которая над моей головой! Хотя мне, право, совестно...
Аркадий Аверченко «Лентяй»
